Замечательный отзыв о своём фильме "...и будет дочь" получил от режиссёра Вячеслава Никифорова, у которого я ценю несколько работ, но особенно меня потрясла 40 лет назад его "Фруза" по рассказу "На тропе жизни" Василя Быкова. Кое с чем я не согласен в замечаниях Вячеслава Александровича, но это как раз нормально. Ведь вообще бывает редко, когда один режиссёр абсолютно понимает и принимает другого.
Я посмотрел, позвольте занять Ваше внимание моими впечатлениями. Зритель я очень и очень субъективный, диагноз у меня такой — режиссёр, так что исчерпывающего искусствоведческого анализа не будет, а будет, простите, нравится-не-нравится.
Это стильная работа. Выдержан стиль и взятая интонация. Кажется, тот случай, когда изобразительная среда, пластика кадра задуманы как основное средство воплощения замысла. Настолько, что актёру отведена лишь треть (условно) участия. Имею в виду длинные ПНР-проезды, городские пейзажи. Они настолько изящны и обильны, что половина дела обеспечена. Они завораживают своим настроением, лиризмом. Сумерки, предвесенняя хандра и одиночество в обжитом, наполненном невидимыми людьми городе завораживают и мучают предчувствием то ли беды, то ли несчастья, ещё не въехав в историю, начинаешь угадывать проблему и конфликт, случайно выскочившее слово «одиночество» возвращается раз за разом, становится опорным. Сопереживание — неодолимым, сочувствие таково, что время от времени хочется вмешаться: «да поплачь ты, чёрт возьми!». Сиротливость усугубляется повторной осиротелостью (когда-то мать, теперь — отец), и в личной жизни пауза-мука, и в подсознании — статика: память почти не держит родителей живыми, а мать младше дочери, время разводит их всё дальше, отец уже не чувствует руки юной жены на своём плече, их нет, мертвы. Такая «бесстрастность», конечно, ассоциируется (трансакция?) с именами из посвящения, я понимаю это как исключение пафосности и «психоложества», т.е. излишних эмоций, с тем, чтобы сосредоточиться на понимании явления, состояния души. И это удаётся автору. И потому легко воспринимаешь важную мысль (и не одну), что жизнь всегда продолжается, не в том, так в этом, что участие и нежность приходят во-время, что красное в кино означает силу жизни и потому красный берет подчёркивает красоту героини и внушает Надежду.
Лучше всяких слов, лучше дюжины эмоциональных (полуистеричных) сцен (которые так любят одинаково играть современные молодые актрисы), лучше разъяснительного повествования, что, как и почему. То есть по-киношному. К упомянутым высоким именам добавлю кредо моего Учителя: идея кино это идея движения (Л.Кулешов).
Вместе с тем!
Мало актёра. В итоге как-то получается, что автор довлеет и над актёром, и над режиссёром. От этого всегда всплывает догадка о надуманности, рациональности истории. Режиссура совместно с актёрским существованием призвана, прежде всего, к обеспечению достоверности. Диалоги ли в стихах, философствования героя, поведение инопланетян — достоверность в предлагаемых обстоятельствах, заставляющая зрителя полностью подчиниться любой условности. Но и смысл мельчает, если актёр не доигрывает «степень падения», т.е. бездну, в которую он падает. Пример: ровность, в которой существует героиня, оглушённость одиночеством с известием о смерти отца должна получить новое измерение, что можно режиссировать, скажем, через сомнамбулическое состояние, или героиня вдруг чувствует присутствие девушки-матери (раньше она её не замечала), или всё же рыдает, но не просто «поплачь», а так, как скулят щенки, или когда не плачется, ни слёз, ни звуков — человека корчит или трясёт и всё.
Излишний аскетизм средств. Из-за этого однообразие иногда подступает, как лёгкая тошнота. Пример: известие о смерти отца не изменило темпо-ритма изображения. Ничего не изменилось, кроме перемещения героини. Кино изменяет нам с музыкой: 90% эмоционально-смысловой нагрузки приходится на Вивальди и других гениев. Изменяет автору. Кино должно оставаться кино(м). Держать монополию на примат своих пластических средств.
Извините, если мимо.
