Чаще сомнений чаща
Фильм «Расёмон», получивший главную премию на Венецианском кинофестивале в 1951 году, не только прославил 41-летнего режиссёра Акиру Куросаву, но и практически открыл японское кино для всего мира. А ведь на его месте мог оказаться Ясудзиро Одзу, чью картину «Раннее лето» настойчиво предлагало на этот фестиваль правительство Японии, будучи, в свою очередь, недовольно вроде бы некорректным обращением Куросавы с литературным первоисточником такого классика XX века, как Рюноскэ Акутагава. Фактически указан в титрах только рассказ «В чаще», хотя постановщик и его более молодой соавтор по сценарию Синобу Хасимото (сотрудничали впервые, но потом - ещё семикратно) также использовали будто бы для внешнего обрамления новеллу «Ворота Расёмон». Да и обошлись с нею свободнее - впрочем, кое-что изменили и в основной истории.
В принципе, это нормальная практика для кинематографистов, когда они пытаются перенести на язык экрана произведения, имеющие дело со словом, а тем более - вполне литературоцентристские творения в случае с Акутагавой. В его рассказах даже есть намеренное обнажение приёма авторского письма, когда повествователь словно поправляет себя, выбирая фразу поточнее. Ну, а «В чаще» - вообще пример крайней субъективизации исходного нарратива, когда предлагается несколько версий одного и того же события, случившегося летней порою в лесу, где разбойник Тадземару решил овладеть понравившейся ему женой самурая.
Кстати, в экранизации отсутствует свидетельство старухи, матери пострадавшей, а вот признание жертвы совершённого надругательства происходит не в храме, а тоже в судебной канцелярии. Ведь там дают показания невидимому следователю дровосек, странствующий монах, стражник, поймавший Тадземару, сам этот разбойник и ещё дух убитого самурая при посредстве прорицательницы. Причём дровосек и монах присутствуют во время других свидетельств на заднем плане, как-то реагируя на то, что слышат. И это якобы должно подчеркнуть внешнюю объективизацию процесса судебного слушания.
Но куда принципиальнее, что в фильме неоднократно перемежаются данные сцены с тем, что происходит на ступенях каменных ворот Расёмон, когда пережидают сильный дождь именно дровосек и монах, а ещё присоединившийся к ним крестьянин, который выражает больше сомнений насчёт рассказов обоих очевидцев последствий случившегося в чаще. И в какой-то момент вдруг сознаётся дровосек, что далеко не всё поведал в суде - будто бы сам лично застал преступление, свершающееся на его глазах. Однако добавленная экранизаторами версия вовсе не кажется правдивой - напротив, она убеждает, что каждый видит по-своему, как бы в соответствии с собственными интересами. Известна же расхожая поговорка: «Врёт, как очевидец». Да и в разговоре троих у ворот несколько раз повторяется подобная мысль, что врут все кругом. И вообще это хуже, чем землетрясение или война, если мир погряз в обмане и лжи.
Знаменательно, что накануне создания «Расёмона» эта тема неслучайной многовариантности трактовки одного и того же, словно запрограммированного вранья была заявлена Акирой Куросавой в ленте «Скандал». Да и теперь, уже пересматривая как бы арт-хаусную (такого слова тогда, разумеется, не существовало) интерпретацию традиционного японского направления «дзидайгэки», можно даже удивиться, насколько актуально звучит ныне картина Куросавы более чем семидесятилетней давности. Её-то чаще всего понимали, так сказать, в гносеологическом плане, рассуждая о метафизической непознаваемости истины, об относительности человеческого бытия.
И был в ходу не только у искусствоведов, но и у философов и социологов специальный «принцип Расёмона» или же «эффект Расёмона», призванный засвидетельствовать то, что абсолютно любое свидетельство может быть опровергнуто как не соответствующее подлинной действительности. Да и огромное влияние именно экранизации новеллы «В чаще» Рюноскэ Акутагавы (согласитесь, что кинематограф более распространён в мире, нежели литература, особенно японская) было продиктовано как раз поливалентностью и своего рода соллипсизмом повествования, начиная со структурного уровня и заканчивая смысловым.
А в сегодняшней ситуации «тотальной фейкизации», когда на самом деле не осталось уже ничего, что не являлось бы ложью во имя чего-либо, «Расёмон» Акиры Куросавы приобретает особое значение. Но отнюдь не из-за растиражированной идеи полной бесперспективности постижения истинности тех или иных фактов, реальности (а не виртуальности) показываемых и даже лично воспринимаемых событий. Надо лишь внимательно вдуматься в финал истории, который лишь в деталях позаимствован из рассказа «Ворота Расёмон».
У Акутагавы скрывавшийся от дождя единственный путник снимает кимоно с какой-то полубезумной старухи, ворующей на втором этаже волосы с голов женских трупов. Пафос его преступного поведения, как и у старухи, схож: лучше стать вором, чем умереть голодной смертью. Почти так же ведёт себя в фильме третий из героев, приютившихся у ворот - крестьянин обирает даже младенца, неожиданно обнаруженного внутри. А молодой монах, держащий на руках ребёнка, подозревает, что и дровосек собирается стянуть последнюю пелёнку. Но тот заявляет, что имеет шестерых детей, поэтому может вполне вырастить седьмого.
Вот и получается, что следует верить не всяким россказням и не предполагаемым действиям (мало ли чего взбредёт в голову одному человеку, кто испытывает ложные сомнения относительно поведения другого), а итоговому поступку. Ведь сказано в «Евангелии от Матфея» (Куросава хоть и японец, но всегда интересовался западной культурой): «Как узки ворота, и тесен путь, что ведёт в жизнь, и немногие находят его. Бойтесь лжепророков! В овечьей шкуре приходят они к вам, нутром же они - волки хищные. По делам их узнаете, кто они».
В принципе, это нормальная практика для кинематографистов, когда они пытаются перенести на язык экрана произведения, имеющие дело со словом, а тем более - вполне литературоцентристские творения в случае с Акутагавой. В его рассказах даже есть намеренное обнажение приёма авторского письма, когда повествователь словно поправляет себя, выбирая фразу поточнее. Ну, а «В чаще» - вообще пример крайней субъективизации исходного нарратива, когда предлагается несколько версий одного и того же события, случившегося летней порою в лесу, где разбойник Тадземару решил овладеть понравившейся ему женой самурая.
Кстати, в экранизации отсутствует свидетельство старухи, матери пострадавшей, а вот признание жертвы совершённого надругательства происходит не в храме, а тоже в судебной канцелярии. Ведь там дают показания невидимому следователю дровосек, странствующий монах, стражник, поймавший Тадземару, сам этот разбойник и ещё дух убитого самурая при посредстве прорицательницы. Причём дровосек и монах присутствуют во время других свидетельств на заднем плане, как-то реагируя на то, что слышат. И это якобы должно подчеркнуть внешнюю объективизацию процесса судебного слушания.
Но куда принципиальнее, что в фильме неоднократно перемежаются данные сцены с тем, что происходит на ступенях каменных ворот Расёмон, когда пережидают сильный дождь именно дровосек и монах, а ещё присоединившийся к ним крестьянин, который выражает больше сомнений насчёт рассказов обоих очевидцев последствий случившегося в чаще. И в какой-то момент вдруг сознаётся дровосек, что далеко не всё поведал в суде - будто бы сам лично застал преступление, свершающееся на его глазах. Однако добавленная экранизаторами версия вовсе не кажется правдивой - напротив, она убеждает, что каждый видит по-своему, как бы в соответствии с собственными интересами. Известна же расхожая поговорка: «Врёт, как очевидец». Да и в разговоре троих у ворот несколько раз повторяется подобная мысль, что врут все кругом. И вообще это хуже, чем землетрясение или война, если мир погряз в обмане и лжи.
Знаменательно, что накануне создания «Расёмона» эта тема неслучайной многовариантности трактовки одного и того же, словно запрограммированного вранья была заявлена Акирой Куросавой в ленте «Скандал». Да и теперь, уже пересматривая как бы арт-хаусную (такого слова тогда, разумеется, не существовало) интерпретацию традиционного японского направления «дзидайгэки», можно даже удивиться, насколько актуально звучит ныне картина Куросавы более чем семидесятилетней давности. Её-то чаще всего понимали, так сказать, в гносеологическом плане, рассуждая о метафизической непознаваемости истины, об относительности человеческого бытия.
И был в ходу не только у искусствоведов, но и у философов и социологов специальный «принцип Расёмона» или же «эффект Расёмона», призванный засвидетельствовать то, что абсолютно любое свидетельство может быть опровергнуто как не соответствующее подлинной действительности. Да и огромное влияние именно экранизации новеллы «В чаще» Рюноскэ Акутагавы (согласитесь, что кинематограф более распространён в мире, нежели литература, особенно японская) было продиктовано как раз поливалентностью и своего рода соллипсизмом повествования, начиная со структурного уровня и заканчивая смысловым.
А в сегодняшней ситуации «тотальной фейкизации», когда на самом деле не осталось уже ничего, что не являлось бы ложью во имя чего-либо, «Расёмон» Акиры Куросавы приобретает особое значение. Но отнюдь не из-за растиражированной идеи полной бесперспективности постижения истинности тех или иных фактов, реальности (а не виртуальности) показываемых и даже лично воспринимаемых событий. Надо лишь внимательно вдуматься в финал истории, который лишь в деталях позаимствован из рассказа «Ворота Расёмон».
У Акутагавы скрывавшийся от дождя единственный путник снимает кимоно с какой-то полубезумной старухи, ворующей на втором этаже волосы с голов женских трупов. Пафос его преступного поведения, как и у старухи, схож: лучше стать вором, чем умереть голодной смертью. Почти так же ведёт себя в фильме третий из героев, приютившихся у ворот - крестьянин обирает даже младенца, неожиданно обнаруженного внутри. А молодой монах, держащий на руках ребёнка, подозревает, что и дровосек собирается стянуть последнюю пелёнку. Но тот заявляет, что имеет шестерых детей, поэтому может вполне вырастить седьмого.
Вот и получается, что следует верить не всяким россказням и не предполагаемым действиям (мало ли чего взбредёт в голову одному человеку, кто испытывает ложные сомнения относительно поведения другого), а итоговому поступку. Ведь сказано в «Евангелии от Матфея» (Куросава хоть и японец, но всегда интересовался западной культурой): «Как узки ворота, и тесен путь, что ведёт в жизнь, и немногие находят его. Бойтесь лжепророков! В овечьей шкуре приходят они к вам, нутром же они - волки хищные. По делам их узнаете, кто они».