Впервые знакомясь с творчеством немецкого режиссёра Филиппа Штёльцля, можно подумать, что он - вполне арт-хаусный автор, если уж обратился к довольно сложному для экранизации произведению «Шахматная новелла» замечательного австро-немецкого писателя Стефана Цвейга (увы, у нас закрепилось неверное написание его имени и фамилии, а правильно было бы называть Штефаном Цвайгом). Но обратившись потом к другим работам Штёльцля, также находишь среди них, например, «Гёте!» о молодости немецкого гения литературы, который пережил в своей личной жизни то, что затем описал в первом романе, прославившем его - «Страдания молодого Вертера».
Вот и в «Шахматной новелле», четвёртой по счёту версии этого первоисточника, угадываются при желании косвенные отсылки к судьбе Цвейга, который был вынужден бежать от нацистского режима в Южную Америку, где всё-таки не вынес абсолютной пустоты существования вне родины и привычного круга обитания. Ведь в финале картины Филиппа Штёльцля подчёркивается, что главный герой, сумевший выстоять в «культурных» застенках гестапо (был помещён в комнату отеля и подвергнут сильному психологическому давлению из-за тотального одиночества - есть даже специальный термин «строгая сенсорная депривация»), мог так и не избавиться от пребывания уже на грани с помешательством.
Конечно, в ленте отображена та «шахматная горячка», которая охватила этого персонажа, в чьи руки неожиданно попала книжка с разбором ста пятидесяти партий, сыгранных известными гроссмейстерами. Хотя в новелле Стефана Цвейга, как и в экранизации 1960 года, осуществлённой Георгом Освальдом, который сумел найти некоторые интересные кинематографические решения, чтобы зримо показать «мономанию» главного героя, имеется более убедительная деталь, раскрывающая факт появления данного издания в узилище, где постарались убрать прочь всё, что хоть как-то могло занять ум сидельца.
Но особенно следует пожалеть о том, что рассказываемая история лишилась очень важного парафраза в виде второй сюжетной линии о внезапном увлечении шахматами деревенского парня из Югославии, которого считали чуть ли не полудурком, а он в итоге стал чемпионом мира, с кем потом пересеклась судьба выбравшегося из плена нацистов, тоже ведь оказавшегося «вынужденным самородком» в шахматах. И своего рода противопоставление двух этих человеческих фигур, всё-таки по-разному воспринимающих искусство перестановки шахматных фигурок на доске (или даже в воображении), выглядит невнятным в версии Штёльцля (впрочем, и у Освальда). А главное - фильм утрачивает при трактовке образа главного героя, которого можно счесть ферзём, уклонившимся от мата в шахматах, ту самую высоту духа, куда восходит, как в горние пределы, заключённый-одиночка с помощью интеллектуальных усилий в типичной «пограничной ситуации» между жизнью и смертью.