В своей малоизвестной статье «Царь голый» Лев Выготский писал: «Я сказал, что сказал, - вот единая формула настоящего искусства. Она противостоит другой: он сказал не то, что сказал, что-то другое. По первой - искусство есть великая тавтология, автономное самотожество приёмов, самообнаружение стиля, всегда равно самому себе как музыка; по второй - оно есть аллегория в широком смысле слова, иносказание». Выготский отнюдь не противопоставляет эти две формы искусства. И можно сравнить его высказывание с идеей Виссариона Белинского о воссоздании и пересоздании в искусстве.
Как справедливо отмечает Леонид Тимофеев, эти способы «не исключают друг друга… в искусстве всякое воссоздание действительности несёт в себе и её пересоздание. И наоборот, всякое пересоздание необходимо связано с тем или иным воспроизведением действительности, без которого не может быть осуществлено образное отражение действительности…». Однако, переходя от общетеоретических рассуждений к художественной практике, Тимофеев почему-то заключает, что цель реализма - лишь воссоздание реальности. Между тем, искусство всегда было моделью мира, а не только его копией.
Подобная ошибка проистекает из того, что не разделяются иносказание в широком смысле слова и более узкое понятие. А ведь ещё Александр Потебня в своей работе «Из записок по теории словесности», называя поэзию иносказанием, аллегорией в обширном смысле слова (не развивает ли Лев Выготский именно эту мысль?), выделяет два момента: «иносказательность в тесном смысле, переносность (метафоричность), когда образ и значение относятся к далёким друг от друга порядкам явлений» и «художественная типичность (синекдохичность) образа». Эту же дифференциацию проводит Пётр Палиевский в статье «Внутренняя структура образа», а также Алла Михайлова в книге «О художественной условности».
Особенно интересным кажется рассмотрение Михайловой гносеологического аспекта образа, некоторой общности научного и художественного мышления - и в то же время их разности. Общность заключается в том, что при создании образа и понятия «процесс обобщения преимущественно идёт по пути концентрации, уплотнения, усиления существенных черт явлений как бы изнутри. Также и процесс отбора, отвлечения от несущественного сопутствует процессу усиления отдельных признаков, но и он не разрушает предмета в его целостности».
Известно высказывание Карла Маркса в «Капитале»: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня». Целью искусства как формы познания мира также является вскрытие сущности явлений, высветление общего в единичном. Но здесь и начинаются различия между образом и понятием. Как пишет Палиевский, «образ и есть художественная мысль», и эта «художественная мысль есть одно сплошное «иносказание», ибо оно сообщает нам свой смысл через иные, чем понятие или суждение, формы». По мнению Потебни, «поэтический образ… говорит… нечто иное и большее, чем то, что в нём непосредственно заключено». Потому что значение всегда больше образа, и именно это придаёт многозначность любому художественному явлению. Говоря словами Александра Пушкина, «сквозь магический кристалл» поэзии художник разглядывает «иные дали». Можно привести и другое высказывание Пушкина: «В каждом слове бездна пространства, каждое слово необъятно как поэт».
Вот эта способность образа через малое говорить о большем, то, что Александр Потебня называл «процессом сгущения мысли», видимо, и является основным свойством образа. Образное мышление, согласно Потебне, заключается в том, что образ «заменяет множественное, сложное, трудно уловимое по отдалённости, неясности, чем-то относительно единичным и простым, близким, определённым, наглядным». Но простота и наглядность образа не делает его упрощением, поскольку «определённость образа порождает текучесть значения, то есть настроение за немногими чертами образа и при посредстве их видит многое в них не заключённое, где даже без умысла автора или наперекор ему появляется иносказание».
Иносказание понимается Александром Потебнёй как первичная сущность искусства. Иначе это можно назвать просто образностью или, по версии Бориса Пастернака, метафоризмом. В своих «Заметках о переводах шекспировских трагедий» он писал: «Метафоризм - естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм - стенограмма большой личности, скоропись её духа».
Эту глубокую мысль Пастернака можно распространить на всё искусство, потому что любой художник, творящий мир как бы заново, является стенографом своих мыслей, чувств, желаний, и таким образом - стенографом своего времени. Он - как «вечности заложник у времени в плену», и вечность рисует при помощи художника свой мгновенный автопортрет. Не случайно Юрий Олеша называл вечность метафорой: «Ведь о неметафорической вечности мы ничего не знаем». А Осип Мандельштам писал о том, что «для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть сравнение». Здесь нужно принять во внимание, что все эти творцы говорят о метафоре, конечно, метафорически (как советовал сам Мандельштам). Они подчёркивают метафоричность (а точнее - синекдохичность) образного мышления, выражения большего через меньшее, целого через часть.
Но это совсем не значит, что метафора или сравнение представляют собой «элементарную модель художественной мысли», как пытается доказать Пётр Палиевский. Его справедливо критиковали как Виктор Виноградов в книге «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика», так и Алла Михайлова в уже упомянутом издании «О художественной условности». Однако дело не только в том, что образ будет возникать и без сравнений, вообще без всякого тропа. Палиевский подменяет метафоризм, иносказание в обширном смысле слова метафоричностью, иносказательностью в тесном смысле, если воспользоваться терминологией Потебни. Сам он, кстати, не сводил троп к образу, а понимал его диалектически: «Для поэтического мышления в тесном смысле троп есть всегда скачок от образа к значению». Знаменательно, что Александр Потебня говорил о поэтическом мышлении в узком смысле, поскольку иначе мы имели бы дело вообще с образностью. Вторая же часть его формулировки указывает на то, что у самого образа нет своего значения. Оно появляется тогда, когда образ становится тропом или ставится в какой-либо контекст. Именно последним можно объяснить, что какая-нибудь сцена из романа Льва Толстого может быть лишена тропов, но быть образной и иметь значение.
То же надо сказать о каком-либо прозаическом слове в стихе, которое выглядит удивительно поэтическим (пример того - многие стихи Пушкина). Юрий Тынянов называл такие слова «эквивалентами значения», которые приобретают смысл в «тесноте стихового ряда» (В скобках следует заметить, что этот случай необходимо отличать от чисто лингвистической идеи о получении словом значения в целом предложении - ни о какой образности здесь не может быть речи).
Троп можно рассматривать как концентрированный, сгущённый образ, который сам будет придавать чему-либо, рядом с ним стоящему, своё значение. Потебня, например, писал: «Метафора в части предложения делает метафоричным всё то целое, которое нужно для её понимания… Метафора может заключаться во всяком члене предложения, причём остальные, первоначально (т.е. до сочетания) неметафоричные, становятся метафоричны». Тут надо сказать, что рассматривается не обычное предложение в нашей речи, а предложение из художественного произведения.
Троп, как он понимается во всех словарях, энциклопедиях и учебниках по теории литературы, всегда есть перенос значения. В «Словаре литературоведческих терминов» под редакцией Леонида Тимофеева и Сергея Тураева сказано: «Троп (от греч. tropos - оборот) - употребление слова в переносном (не прямом) его значении для характеристики какого-либо явления при помощи вторичных смысловых оттенков, присущих этому слову и уже непосредственно не связанных с его основным значением… троп представляет собой в принципе двухчастное словосочетание, в котором одна часть выступает в прямом, а другая - в переносном значении». Исходя из этого, можно разделить тропы на основные (метафора, метонимия, синекдоха) и второстепенные (сравнение, эпитет, гипербола, литота, ирония и др.).
В данном отношении метафору в качестве одного из тропов нужно рассматривать как на вертикальном уровне (в сопоставлении со сравнением и символом), так и на горизонтальном (в сравнении с метонимией и синекдохой). Николай Гей в своей статье «Образ и художественная правда» говорил о движении искусства через А=А (т.е. изображение предмета-копия самого предмета) к А как Б (т.е. к сравнению двух разных предметов или явлений) и к А не равно А (т.е. к символу). Тогда метафора будет располагаться где-то между сравнением и символом, и её можно обозначить как А и Б в третьем - в В. Согласно Александру Потебне, это выглядит так: А и х «непосредственно или посредственно приводят на мысль третье сочетание Б, или же оба производят сходные чувства. Представление такого А в виде Б et vice verso называется метафорой».
Продолжение следует